Участники Отечественной войны 1812 г. вспоминали об этом событии с особым чувством. «Всё испытано в сей день, до чего может возвыситься достоинство человека!» - много лет спустя утверждал генерал Ермолов, прошедший Аустерлиц, Прейсиш-Эйлау, Фридланд, Бородино, Малый Ярославец и Березину, воевавший под Лейпцигом и у стен Парижа.

Cмоленск сгорел, Смоленск уступлен неприятелю. Это отступление в течение
17 дней сопровождалось беспрерывными боями. Не было ни одного, хотя немного
выгодного места, переправы, оврага, леса, которого не ознаменовали боем. Россия сжималась,
сосредоточивалась, дралась и горела. Грустно было смотреть на наши дни,
окуренные дымом, на наши ночи, окрашенные заревом пожаров. С каждым днем и
для самых отдаленных мест от полей битв более и более ощутительно
становилось присутствие чего-то чуждого, чего-то постороннего, не нашего.
Во многих присутственных местах закрыты были двери. Одни только церкви во все
часы дня и ночи стояли отворены и полны народом, который молился, плакал и вооружался.
Французы, в полном смысле, шли по пеплу наших сел, которых
жители исчезали пред ними, как тени ночные.

Солдаты наши желали, просили боя! Подходя к Смоленску, они кричали: «Мы
видим бороды наших отцов! пора драться!»
Мудрая воздержность Барклая-де-Толли не могла быть оценена в то время. Его
война отступательная была, собственно, — война завлекательная. Но общий
голос армии требовал иного. Этот голос, мужественный, громкий, встретился с
другим, еще более громким, более возвышенным, с голосом России. Народ видел
наши войска, стройные, могучие, видел вооружение огромное, государя
твердого, готового всем жертвовать за целость, за честь своей империи,
видел все это — и втайне чувствовал, что (хотя было все) недоставало еще
кого-то — недоставало полководца русского.

Зато переезд Кутузова из С.-Петербурга к армии походил на какое-то торжественное шествие.
Предания того времени передают нам великую пиитическую повесть о беспредельном
сочувствии, пробужденном в народе высочайшим назначением Михаила
Ларионовича в звание главноначальствующего армии. Жители городов, оставляя
все дела расчета и торга, выходили на большую дорогу, где мчалась
безостановочно почтовая карета, которой все малейшие приметы заранее
известны были всякому. Почетнейшие граждане выносили хлеб-соль; духовенство
напутствовало предводителя армий молитвами.
Самовидцы рассказывали мне, что матери издалека
бежали с грудными младенцами, становились на колени и, между тем как старцы
кланялись седыми головами в землю, они с безотчетным воплем подымали
младенцев своих вверх, как будто поручая их защите верховного воеводы! С
такою огромною в него верою, окруженный славою прежних походов, прибыл
Кутузов к армии.
Можете вообразить, какую народность,
какую огромную нравственную силу давало все это в то время новому
главнокомандующему! Зато, как приехал (под Царево-Займище), тотчас обещал
он сражение. Все ожило и жило этим великим обетом...

(Ф. Н. Глинка ОЧЕРКИ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ)

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!»

«Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая им досталась доля:
Не многие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали.
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
Французы тут как тут.

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.

Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена́, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой...

Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять...
Вот затрещали барабаны —
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.

............................................................................................................................................ ..............
Что же было на самом деле (правда и вымысел из рассказа матроса Кошкина, отличника боевой и общественно государственной подготовки, русского, не судимого, характер стойкий нордический, в порочащих связях замечен неоднократно)
Как говорил старина Станислав Ежи Лец, на самом деле все было не так. Молодой матрос с героической фамилией Ярило (варианты произношения фамилии более старшими сослуживцами, приводить пожалуй не будем), находящийся в самом начале говокружительной двухлетней карьеры в периоде «карасёвки», готовился стать или отцом или матерью алюминиевого подноса. При сдаче наряда по столовой выяснилась пропажа в количестве одной штуки. Дежурного по столовой проблемы пропажи, абсолютно не волновали, с новым старшим договорились без проблем, только пообещали возместить утрату. Матрос Ярило который отвечал за официантскую, пытался найти объяснение данному факту и даже вспомнил, что кто то из ротных дембелей жарил картошку на подносе . Жалкие оправдания «карася» старшину абсолютно не впечатлили. К исходу следующего дня Ярило должен был возместить «невосполнимую утрату», и абсолютно пофиг каким способом.
С утра как обычно всё завертелось согласно, распорядку и расписанию занятий. Личный состав старшего периода службы, незадействованный в соревнованиях по рукопашному бою, убыл на вододром, молодых озадачили изучением Общевоинских Уставов. Морской пехотинец Ярило был привлечён к хозяйственным работам в каптёрке под бдительное око старшины. Минут через двадцать «Дед» печально вздохнул, пересчитав всякие сапожные принадлежности, вздохнул ещё печальней и отправил молодого матроса в соседнюю роту к старшине за металлическими набойками. Матрос был проинструктирован по поводу куда идти, не соваться в сторону спортзала ибо : «Тама соревновання идут, генерал и весь штаб дивизии, так што и не вздумай!!!!».
Ярило покивал и отправился к соседям сжимая в руках записку. Соседний старшина был на месте. Перечитал записку, хмыкнул, посетовал на то что у самого почти , что не осталось. Потом скрепя сердце отсыпал столько подковок, сколько поместилось в кулаке у матроса. Морской пехотинец довольный безукоризненно выполненным поручением, весело посвистывая, отправился в родную роту. На улице светило солнышко, личного состава на территории почти, что не наблюдалось. Все были либо на занятиях, либо на соревнованиях. Одна за другой стали появляться шаловливые неуставные мысли и выстраиваться в незамысловатую логическую цепочку. На территории части никого это раз. «Чипок» открылся только, что это два. К начищенной медной бляшке с якорем, с обратной стороны пластилином прилеплена астрономическая сумма в один рубль, вот уже два месяца сохраняющая приверженность к одному хозяину и счастливо избежавшая хищных взглядов и порочных ручонок старослужащих морских пехотинцев. Это третий благоприятный фактор. Ну и четвёртый это до ужаса надоевшая перловка ,варёный минтай и странное блюдо под названием солянка. По слухам, в матросском кафе можно было купить кучу различных вкусностей и предаться обворожительному разврату набивания желудка. Логическая цепь замкнулась. Мозг самостоятельно подал команду ногам. Короткие кирзовые сапоги затопали в сторону кафе. На входе не было никого, удача в этот день была явно благосклонна к матросу Ярило. Из-за дверей спортзала доносились крики, овации барабанная дробь. Из-за дверей «чипка» веяло могильной тишиной. Боязливо покосившись на генеральскую «Волгу» и холёного водителя сержанта-сверхсрочника, Ярило толкнул двери в «рай». Абсолютно пусто. Никого!!!. За прилавком лишь скучающая королева «плюшек и просроченного молока» тётушка Лида. Матрос сглотнул подступивший к горлу комок ,строевым шагом протопал до прилавка. «Чипочница» профессионально смерила взглядом молодого морпеха.
- Ну чего хотел матрос??
Ярило трясущейся рукой отлепил из под бляхи заветный рубль и шлёпнул его на прилавок.
- Мнее, на все сочников, коржиков и молока! - слегка заикаясь, но всё таки гордо произнёс он.
- Не обожрешься малыш!?, - с удивлением переспросила тётушка Лида и не дождавшись ответа стала ловко метать на поднос всякие вкусности, потом защёлкала костяшками счетов,
- Девяносто копеек с тебя, -произнесла «чипочница», привычно обсчитав на пятнадцать копеек,- иди ешь поднос сам в мойку отнесёшь, а то наряд на ваши драчки побежал смотреть, сдачу потом возьмёшь..
Счастливый Ярило взял поднос, трясущимися руками и короткой перебежкой достиг столика. Было немного неудобно нести, потому, что в правой руке он сжимал подковки.
Положить в карманы не представлялось возможным. Карманы как положено молодому «карасю» были набиты песком и тщательно защиты . Приземлившись на скамейку, Ярило осторожно высыпал набойки на стол, обозрел груду сочников, коржиков и булочек с маком. Вот оно счастье!!
Через двадцать минут нескромного пиршества в гордом одиночестве пустого кафешного зала морской пехотинец ослабил ремень и допил остатки молока. Отдышавшись Ярило встал сгрёб подковки, подхватил пустой поднос и нетвёрдым шагом двинулся к мойке.
А в моечной его озарило. Руки самопроизвольно запихнули поднос под куртку и затянули ремень. Как в полусне он двинулся через зал к выходу.
-Эйййй матросиииик!,- остановил его трубный глас «чипочницы».
Сердце ухнуло и скатилось в район пяток и неумело намотанных портянок. Молодой морпех шажками боком придвинулся к прилавку и проблеял.
-Яяяя..
-Сдачи нету, ты сегодня первый, на на сдачу мороженное!!
Тётушка Лида сунула матросу в свободную руку вафельный стаканчик . Ярило как зачарованный сжал, начавшее капать лакомство и на ватных ногах ретировался. Пронесло!!!!. Ничего не соображая, как в тумане он выбрался на свежий воздух. Грудь распирало счастье и алюминиевый поднос.
На выходе на ступеньках было уже не протолкнуться. Радостно гомонящая толпа валила из спортзала, что- то живо обсуждая, кем то восхищаясь. Как сомнамбула матрос Ярило пробирался сквозь толпу ничего не соображая. Мазнул кого- то по рукаву «пэша» мороженным и вырвался из толпы. Отошел чуть подальше от сборища, опёрся на метровый обломок рельсы, неизвестно для чего замурованный в асфальт и покрашенный в камуфляжные цвета. Стоило осмыслить всё случившееся и в скором порядке путём лизания уничтожить мороженное, тем более вокруг начала собираться небольшая стайка то ли ос то ли пчёл. Ярило пару раз успел лизнуть лакомство и отмахнуться от пчёл как начало происходить нечто странное. Какой-то старослужащий морской пехотинец с непонятным криком подбежал к матросу и со всей дури влупил голенью ноги по камуфлированной рельсе на которую опирался Ярило. Потом скорчил страшную рожу, завопил еще громче второй раз влупил по рельсе и упав на асфальт стал корчиться.
Молодой матрос даже не успел ничего подумать, только инстинктивно отмахнулся от пикирующей осы, уронил мороженное и нагнулся за ним. В тот же момент когда он разгибался другой здоровенный старослужащий морпех наверняка выходец с Кавказа, неимоверно быстро очутился рядом и протянул руки. Молодой матрос ,согласно приобретённым рефлексам, попытался разогнутся и принять строевую стойку в результате чего его голова с треском соприкоснулась с носом здоровенного незнакомца. Незнакомый морпех взвыл схватил матроса Ярило за куртку (видно хотел помочь привести форму в порядок).Матрос Ярило тут же наступив на мороженное поскользнулся и с размаху въехал сапогом в пах незнакомцу. Тот ахнув начал сгибаться и махнул рукой( наверняка хотел взмахом отпустить молодого на все четыре стороны) в результате чего со всей дури заехал в край подноса под курткой молодого, бешено заорал и свалился рядышком с первым незнакомцем .Морской пехотинец Ярило , абсолютно не соображая, что происходит быстро вскочил на ноги и автоматически отмахнулся от осы пикирующей ему в глаз. При этом пара металлических набоек вылетела из неплотно сжатого кулака, куда то в сторону замершей на пороге спортзала толпы. Какой то офицер спешивший сторону молодого матроса, вдруг тоже вскрикнул и схватился за глаза.
«Меня за набойки старшина вые…т»:,- подумал Ярило и кинулся их искать, благо на ослепительно чёрном асфальте их было легко обнаружить. Тут его и офицера, который стоял на коленях и держался за лицо окружила толпа, матрос еле успел подобрать подковки и протолкавшись среди набежавшего военно-морского люда направился в сторону казармы гадая, что ему будет. Происшедшее с ним он никак не мог осмыслить ибо всё произошло в считанные секунды и начисто стёрлось из памяти. Придя в казарму он отдал старшине подковки, торжественно вынул из под куртки поднос и получил одобрительного «лося». Потом вместе с остальными он сбегал к спортзалу, узнать, что там произошло и некоторое время стоял раскрыв рот и слушал потрясающую историю о неизвестном «гении кун-фу» уложившем в три секунды всех трёх чемпионов дивизии.
Так абсолютно не осознавая это матрос Ярило вошёл в легенды Военно-Морского Флота.

Горец-02

Нелюбимых стихотворений нет, поэтому позвольте парочку из любимейших:

Несказанное, синее, нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом мёда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.

Разберёмся во всём, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели
По чужой и по нашей вине.

Принимаю, что было и не было,
Только жаль на тридцатом году -
Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду.

Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,
Так же гнётся, как в поле трава…
Эх ты, молодость, буйная молодость,
Золотая сорвиголова!

1925 г.

Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.

Не ходил в Багдад я с караваном,
Не возил я шелк туда и хну.
Наклонись своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть.

Или снова, сколько ни проси я,
Для тебя навеки дела нет,
Что в далеком имени - Россия -
Я известный, признанный поэт.

У меня в душе звенит тальянка,
При луне собачий слышу лай.
Разве ты не хочешь, персиянка,
Увидать далекий синий край?

Я сюда приехал не от скуки -
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.

Я давно ищу в судьбе покоя,
И хоть прошлой жизни не кляну,
Расскажи мне что-нибудь такое
Про твою веселую страну.

Заглуши в душе тоску тальянки,
Напои дыханьем свежих чар,
Чтобы я о дальней северянке
Не вздыхал, не думал, не скучал.

И хотя я не был на Босфоре -
Я тебе придумаю о нем.
Все равно - глаза твои, как море,
Голубым колышутся огнем.

(из цикла "Персидские мотивы")

Свадебное платье на стене…

Марина сидела в тёмной комнате и смотрела на монитор ничего не видя на экране. Каждый вечер приходила она сюда, включала компьютер, но так и оставалась сидеть, не обращая на него никакого внимания.
Вечера и ночи – это то, что страшило Марину больше всего на протяжении этих двух лет. На протяжение двух лет не было нормального сна, просто забытьё, полудрёма и мысли, которые не хотели уходить, возвращая её всё время назад. Днём было легче. Работа, которая когда-то была любимой и так нравилась Марине, теперь просто делалась, для того чтобы больше ни о чём не думать, а загрузить себя до изнеможения, до дикой усталости, чтобы потом, уже вечером эти мысли не приходили. Уложив спать Полинку, она приходила в эту комнату, и часами сидела возле монитора, устремив взгляд поверх него, на стену, где висело её свадебное платье рядом со свадебным костюмом её Сергея…
И вспоминала, вспоминала, вспоминала…

* * *
Выпускной класс предвещал Маришке впереди много интересного и неизведанного. Утром, выбегая из подъезда, она с радостью бежала в школу. Но в один из дней чудесной золотой осени школа вдруг как-то разом ушла далеко, далеко и главным в её жизни стало совсем д